Мои надежды оправдались: хозяин меня заметил.
– А-а, книжный детектив Штерн пожаловал! – провозгласил он, когда я почти вплотную приблизился к его рабочему месту, разве что не наступив ему на ногу. Дальше трех шагов близорукий Ауэрбах уже не узнал бы родную жену, поэтому я постарался держаться к нему как можно ближе.
– Это именно я, – сказал я. – Чаю нальешь?
Несколько интеллектуалов поглядело на меня с упреком: я еще как следует не потусовался у книжных полок, а уже требую чая. Мне стало неловко, и пока Ауэрбах гонял свою Верочку (или Галочку, или Томочку – текучесть кадров в «Е.О.» была высока) за ложками и сахаром, я глубокомысленно обозрел ближайший стеллаж и поинтересовался:
– Говорят, Крейд опять в своем репертуаре? Книжечки не завалялось?
Честно говоря, я понятия не имел, кто такой Крейд – поэт ли, прозаик, критик, а может быть, составитель какого-нибудь сборника. Я вообще услышал эту фамилию только позавчера, из разговора лысого Модеста с усатым Кроком. Но мне казалось, что эта тема в разговоре немного реабилитирует меня в глазах местной публики. И я угадал.
– О, Крейд! Крейд!… – загудели по углам интеллектуалы, и я был немедленно зачислен в ряд своих, достойных чая и бутербродов.
– Увы, ты опоздал, Яков, – сообщил мне Ауэрбах. – Позавчера у меня купили два последних экземпляра. Не знаю, правда, зачем Модесту два? Боюсь, что они с Кроком и Делей собираются устроить хеппенинг в виде аутодафе…
– И правильно, – кровожадно проговорил какой-то очкастый, в свитере, из-под которого выглядывала гимнастерка. – Я и самого бы Крейда… туда же…
Интеллектуалы загудели, что, действительно, не худо бы. Откусывая бутерброд и запивая его сладким чаем из выщербленной ауэрбаховской кружки, я прикидывал, что за преступление должен был совершить этот Крейд, чтобы подвергнуться аутодафе. Не меньше, чем массовое убийство. Как Виталий Авдеевич Иринархов, не к ночи будь помянут…
– …Авдеевич Иринархов! – вдруг выкрикнул хриплым голосом телевизор. Очевидно, гуманитарий с техническим уклоном все-таки настроил телеприемник на тринадцатый канал. – Охранники утверждают, что смерть произошла в тот момент…
Пока я ехал в «Евгений Онегин» и потом беседовал о литературе, спецназовцы все-таки захватили квартиру Иринархова. Практически без жертв. Кроме одной. Сам Иринархов был найден в своем кабинете с пистолетом в правой руке и с простреленным виском. Телохранители, ражие парни с короткой стрижкой, уверяли, что шеф заперся в своем кабинете, и они ничего не могли поделать.
Бедняга Крейд, которому грозило сожжение, был немедленно забыт. Интеллектуалы, столпившись у телевизора, стали обсуждать увиденное. Даже Ауэрбах отвлекся от своих листочков-накладных и подался к экрану.
– Надо еще проверить, – высказался очкастый в свитере и гимнастерке, – настоящий ли это Иринархов. Может быть, тоже двойник?
– Да нет, точно он, – авторитетно заявил другой посетитель «Евгения Онегина», чуть ли не влезая в экран. – По лицу же видно…
– У тех, в Думе, лица были тоже в порядке, – не отступал очкастый. Его волновала возможность того, что глава «ИВЫ» может ускользнуть от расплаты. Меня, по правде говоря, тоже.
На экране появился Дима Баранов собственной персоной. Он держал в руках какую-то бумагу.
– Есть официальное заключение экспертов, – объявил он всем нам. – Труп в квартире Иринархова – действительно Иринархов. Когда он сидел в Лефортово, у него взяли отпечатки пальцев. Они совпали…
– Подумаешь, отпечатки, – не сдавался очкастый в свитере. – Их сегодня можно подделать, с помощью химии…
– Есть и еще одно доказательство, – сказал Баранов, заглядывая в листок. – В тюрьме, оказывается, ему лечили зубы, а заодно сделали слепок нижней челюсти. Это тоже совпало… Кстати, Гитлера в сорок пятом опознали именно по зубам. История повторяется.
В салоне-магазине «Евгений Онегин» стало тихо. Даже очкастый правдолюбец понял наконец серьезность выводов экспертизы.
– Капут, – промолвил он.
Кошмар закончился. В тот вечер и я думал именно так.
Двое людей в «Волге» ждали третьего. Третий запаздывал. Когда-то, возможно, эта «Волга» и была выкрашена в черно-белый цвет, напоминающий гаишный, однако сегодня машина была уже глянцево-черной, и только. Оба человека, сидящих в машине, если и надевали когда-нибудь милицейскую форму, то давно с ней распрощались и были в цивильном. Пожилой, положивший руки на баранку рулевого колеса, был похож на американского актера Клинта Иствуда. Молодой человек рядом смахивал лицом на куклу Пиноккио.
– Ну, скоро он там? – жалобно спросил Пиноккио.
– Заткнись, – оборвал его похожий на Иствуда. – Сказано ждать, значит, будем ждать.
В этот момент задняя дверца распахнулась.
– Поехали! – приказал третий, садясь на заднее сиденье. Он тоже был в штатском, гладко выбрит и чуть щурился, как человек, привыкший носить очки. В руках у него был плоский портфель-дипломат. Машина немедленно тронулась с места.
– Вы не опоздаете к самолету? – озабоченно спросил Пиноккио.
– Нет, – коротко ответил пассажир, а про себя подумал с досадой: «Вот идиот. Боялся бы опоздать – выехали бы пораньше. Как они мне все надоели, эти ослы. Ни ума, ни фантазии. Любое дело могут испакостить. Страна Дураков…»
– Извините, шеф, – пробормотал Пиноккио, поняв всю глубину своей глупости. – Брякнул не подумав.
Вместо ответа гладко выбритый пассажир достал из кармана толстую пачку банкнот и протянул ее Пиноккио. Потом точно такую же пачку вручил и водителю, похожему на Иствуда.